I belong to nobody

Подземный переход на площади Льва Толстого полон грязи, пыли и куда-то спешащих людей – здесь пахнет сыростью, застарелым несчастьем и подувядшими цветами, здесь вечно бродят бомжи, и много нищих, и я всегда стараюсь проскочить его побыстрее. Спускаюсь вниз, огибаю попрошайку на инвалидной тележке, проскакиваю мимо витрины с пышными свадебными облаками – дешевый атлас, люрекс, перья; обхожу людей с пивом, прохожу мимо бабушки с остановившимися глазами – она в платочке, она не просит подаяния, просто молча сидит у тарелки для денег и смотрит в стенку. Поднимаюсь по лестнице мимо второй старушки, худощавой, беловолосой и аккуратной, она сидит почти на выходе из перехода и играет на баяне, и я так же на ходу думаю, что это пока что единственный радостный персонаж в этом переходе. Доиграв мелодию, худощавая старушка бережно откладывает баян, а потом достает из своей корзинки купюру, спускается вниз и кладет эту купюру в тарелочку той самой бабушки, которая смотрит в стенку. И даже что-то ей говорит. Я не знаю, как закончить эту историю. Наверно, так – сегодня я видела девушку, в белом романтическом платье до пят, а под ключицами у нее была татуировка: “BELONGS TO PAKHOMOV”.

Снайперы имеют право на ошибку

Поздний вечер, в воздухе намек на лето, и каштаны пахнут. Черный кубик-внедорожник перекрывает движение в узком проезде между Мандарином и Бессарабкой. Из машины живо вылазит охранник, бежит вперед, открывает боссу дверь в его автомобиле, безликом до пошлости мерсе. Босс вылазит, движется вперед как миноносец, охранник идет за ним, озирается.

Босс в серо-бежевом дорогом костюме, кремовой рубашке, стрижка короткая. Охранник в точно таком же серо-бежевом костюме, кремовой рубашке, стрижка короткая (это чтобы снайпер издалека перепутал, да?). Идут вглубь Мандарина.

И я думаю - человек вот старался, работал, зарабатывал статус, врагов и деньги. А костюм у него все равно как у его охранника...

или у охранника костюм как у босса?

вот ведь диалектика

Охранник существо

Новообращенный охранник в дорогом большом магазине до боли мил и неуклюж – он так таинственно шепчет в рацию, так моляще выглядывает подозрительных – ну укради же, укради что-нибудь на моих глазах, дай мне шанс, шаааанс, шааааанс… Его туфли так щемяще остроносы, и шея никак не совпадет с воротничком рубашки – кто-то из этих двоих всегда преувеличен.

Обрастая годами и опытом, он успокаивается, становится нетороплив, не так вопиюще противоречит интерьеру, но, все же, все же, таит в нарочито спокойных движениях острый охотничий интерес, шаря глазами по залу, готовый коршуном сорваться на мышку-вора, дерзнувшего утащить в свою нору флакончик духов. или шарфик шелковый, или иной сакральный объект.

После окончания смены, на закате, охранники собираются стайкой на ветку, где и сидят, болтая ногами. Курят, вылизывают друг друга, ищут вошек, смеются, едят бутерброды. Иногда какой-нибудь молодой, с желтым ободком вокруг клюва, зазевавшись на проходящую под деревом девушку, потеряет равновесие и заполощет крыльями, стараясь удержаться – соседи хохочут, слышится одобрительный матерок, молодой смущенно устраивается на ветке, сплевывает в сторонку.

Потом они еще немного шебуршатся, а потом спят, и даже видят сны.

Насчет снов я не уверена, впрочем.

Предназначение

Лярва (лат. larva — привидение, маска, личина) — чудовище, обитатель ада, порождение духа, не получившего должного погребения. Лярва бродит по ночам и насылает на людей безумие. Дыхание лярвы ядовито. У славян: злобный женский дух, любящий хулиганить. Способен вселяться в женщин, и тогда они становятся гулящими и распутными девками.

Не то, чтобы Настеньке хотелось стать лярвой – просто так сложилась жизнь, просто таким было ее предназначение, такой вот родилась, ей так и объяснили, Настенька, жизненное задание твое высасывать соки из тех, что с даром, а почему таким тебя наградили – не знаем, не нашего ума дело.

Так вот жизнь и идет, от одного к другому, высасывает подчистую, старается, способности у нее даже к этому обнаружились, ее хвалили и представили к какой-то там грамоте, но выдать еще не успели.

Настенька помнит первого – сероглазый такой, молодой совсем – потом, после Настеньки, сделал  к а р ь е р у, и даже, говорят, женился, и про детей речь шла, но какое это имело значение, после Настеньки, после Настеньки он все равно совсем как мертвый был, силы жизненные закончились, доктора тут бессильны, и причем здесь карьера, никакого значения, талант у него пропал, не видел ничего (а зрение при этом прекрасное), и тут ведь как: умереть - и то не так плохо.

Настенька румяна, быстроглаза и без возраста – такой вот бонус у нее – вечно ей около 27, не юница, не возрастная – привлекательная такая девица, росту среднего, черты лица правильные, глаза темные, волосы в каштан крашеные, кожа светлая, сама изящная, голос тихий, шепотливый голос.

Она так страдала – после восемнадцатого – очень уж жалко было таланта его, талант у него был редкостный, он радость делать умел, а это мало кто, и она жалела, очень жалела, а что ж поделать, куда деться от предназначения.

К сотому успокоилась, а тоску после выполненных глушит просто, по-женски, безудержной вакханалией покупочной – скупает все подряд, безудержно, туфли-сумки-одежду, денег не жалеючи, да и у нее всегда деньги есть, никогда не заканчиваются, такие условия. Одежду потом выкидывает, дарит иногда – почти никогда ничего себе не оставляет.

Сны у нее страшные, да и не помнит она их, но раз в месяц, в пятый лунный день, захаживает в гости к некоторым бывшим заданиям – так, посмотреть, чем живут, да и живут ли – но никогда ни с кем не делится и вообще скрывает такую слабость свою.

Временами встречается с такими же – без возраста, без биографии, без определенного рода занятий – просиживают молча вечера в кафе, расходятся, не созваниваются никогда – а все ж легче, когда есть кто-то такой же.

Еще раньше писала письма космосу – просила, умоляла, требовала, чтобы освободили ее от задания, чтобы сделали обыкновенной. Пусть смертная – да какая же разница – но сил нет.

Предлагала как-то поменяться, да я не стала.

Хотите?

Жадная

«Вы же понимаете, милый мой, что степень моего благорасположения к человеку – как, впрочем, и у любой другой особы женского пола – измеряется в желании ему отдаться? Вы ведь знаете, мы, женщины, любим, любим талантливых.

Дорогой мой, разговаривать с женщиной и ее не хотеть – неприлично. Джентльмены не ведут себя так. А посему, милый, извольте – не скрывайте свои желания, не прячьте их стыдливо в кулак, не маскируйтесь.

Любезный, что значит – молоды? Да ведь Красному барону не было и 27, когда он ушел в последний свой полет. И я уж не буду вспоминать про Лермонтова. А Маяковский? Помилуйте, Гайдару было 15, когда он впервые. И ничего, что я ждала – не так и долго, чуть больше двадцати лет. Он все равно все это время думал только обо мне.

Нетерпеливые мальчики. Нетерпеливые»