SINCERELY MINE

Все началось-то собственно с того, что она решила медвежонка зашить. Старый медвежонок, летом пятого года подарен был дочке ее, а кем и когда – она вспомнить не могла, хотя с тех пор прошло не так и много времени, четверть века едва.

 

Дочь ее с той поры выросла, а она, она что, оставалась такой как есть, заморозилась во времени, случается и такое, да – случается, как и вся ее жизнь случалась, раз за разом, день за днем, случалась и все тут, и никто с этим ничего поделать не мог, даже если бы и сумел.

 

И медвежонок, плюшевый, нелепый, случайно упал ей в руки во время вечерней уборки, неплановой и редкой, упал, свалился прямо в руки с какой-то полузабытой антресоли, где пролежал лет пятнадцать, не меньше – смутно припомнила она. Был он понятно запылен и худосочен для игрушечного медведя – поскольку внутренности его – сгнившие слежавшиеся опилки – ссохшись, покинули тельце хозяина и ровным рыжеватым слоем устилали антресоль.

 

Она достала забытого с антресолей, брезгливо встряхнула от пыли, покачала на руках, забывчиво, не глядя влево, где, между телевизором и окном размешался вход в комнату дочери, давно ей не нужной. Медвежонок висел в ее руках жалким, сдавшимся комочком, из правой его лапки тонкой струйкой сыпалась коричневая пыль, и неожиданно она приняла решение.

 

Она разрезала мишку аккуратно по боковому шву, вытрясла оставшийся мусор, а затем, налив в таз теплой воды и разбавив в нем детского мыла, долго полоскала медвежонка в получившейся купели. Выстирав его, она разместила игрушечного на все еще горячей батарее, а затем подходила ежечасно, чтобы перевернуть непросохшей стороной к горячей поверхности.

 

Ближе ко второй половине дня, а точнее сказать, к вечеру, медвежонок высох.

 

И она набила выстиранное тельце заново – не опилками, но гречневой крупой, совсем чистой и сухой – набила, зашила, заштопала прорехи, и сразу стало видно, что медвежонок – очень даже еще симпатичен, и туг, и обаятелен, крепыш и лапа.

 

Сумерки сгущались. Мишка сидел на серванте, и мордочка его улыбалась, и шерстка топорщилась по-праздничному, и растопыренные лапки, казалось, готовы были обнять весь мир.

 

Она постояла, вглядываясь в обновленного, раскачиваясь с пяток на носки – была у нее такая привычка в моменты глубоких раздумий – а затем решительно подошла к окну и сорвала с него запыленные, пожухлые шторы.

 

В течение четырех часов она выскребла весь дом – мыла, оттирала, выжимала, закрашивала, чистила, пылесосила, гладила, перебирала, выбивала, замывала. По истечению этого времени, когда квартира сияла небывалой силы чистотой, а солнце за окном окончательно ушло до утра, она разделась полностью, аккуратно сложила халат, лифчик и трусы в стиральную машинку, засыпала порошок и нажала кнопку старт. Сама же присела на кухне и начала точить ножи – все, от самого большого, старого и в зазубринах, до маленького, крохотного, почти перочинного ножика.

 

Когда стиральная машинка писком возвестила об окончании программы, она встала, достала вещи из машинки, аккуратно развесила их по батареям, а затем вернулась в ванную, по дороге зайдя на кухню за теперь острыми ножами.

 

Она взвесила самый большой нож в руках, как бы примеряясь, а затем аккуратно вспорола себе живот, отковырнув пупок, и, медленно и задумчиво, вытащила все внутренности в большое ведро, следя за тем, чтобы кровь не забрызгала ванную – печень, кишечник, сердце, все целое, не покромсанное. После чего она вывернула содержимое ведра в стиральную машинку, запустила самый деликатный режим, и, усевшись на край ванны для удобства, заколола себе волосы надо лбом.

 

Глядя на себя в зеркало, чтобы не отклониться от линии роста волос, она аккуратно срезала верхнюю часть головы, откинула крышку черепа, и, макнув ватный тампон в тоник для сухой кожи, аккуратно промыла серо-желтый мозг. Затем, захлопнув крышку, тщательно скрепила голову по периметру разреза красной изолентой и, вздохнув, уселась в горячую ванную.

 

Спустя час машинка закончила стирку. Она, очнувшись от усталой дремоты, достала из нее промытую требуху и, аккуратно и сноровисто, заправила ее обратно в живот.

 

Она уже откровенно зевала, когда, сидя на кухне с чашкой чая, мерными крупными стежками зашивала разрез на животе.

 

Закончив, она ловким движением закинула свое тело на сервант и уселась рядом с медвежонком, сложив ноги по-турецки. Чуть-чуть поерзала, размещаясь поудобнее, а затем, усмехнулась и, откинувшись к стене, остановила свой взгляд на окне.

 

Светало.